Пожалуйста, будьте внимательны при указании страниц для копирования! Пагинация страниц соответствует автоматической нумерации сайта и может не совпадать с пагинацией самого издания. Сверить номер текущей страницы с ее порядковым номером на сайте возможно с помощью функции «Быстрый просмотр».

Страницы с до

Пожалуйста, введите не более allowedPages страниц

Тип экспорта:

Текстовый файл Ссылка на страницу Google Диск

Текстовый файл

E-mail:

Отправить Выйти из Google Диск

OK

Языкознание и литературоведение/История всемирной литературы
OK

Труд ы Це нт р а русс кой к ул ьт у ры А м хе р стс кого кол л едж а НА БЕРЕГАХ ГОЛУБОЙ ЛАГУНЫ Константин Кузьминский и его Антология Сборник исследований и материалов Составитель — Илья Кукуй Academic Studies Press БиблиоРоссика Бостон / Санкт-Петербург 2022 УДК 82.02 ББК 83.3(2)6 Н13 Серийное оформление и оформление обложки Ивана Граве Фото на передней обложке — Б. Смелов, на задней обложке — О. Корсунова Н13 На берегах Голубой Лагуны: Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов / составитель И. Кукуй. — Москва / Бостон / СПб.: Academic Studies Press / Библиороссика, 2022. — 583 с. — (Серия «Труды Центра русской культуры Амхерстского колледжа» = Studies of the Amherst Center for Russian Culture). ISBN 979-8-887190-16-7 (Academic Studies Press) ISBN 978-5-907532-33-5 (Библиороссика) Константин Константинович Кузьминский (1940–2015), с присущей ему провокационностью часто подписывавшийся ККК, был одной из центральных фигур неофициальной литературной сцены Ленинграда. Еще до своей эмиграции в 1975 году он составил целый ряд антологий на основе своего богатейшего литературного и художественного архива советского андеграунда. После полугодичного пребывания в Вене и переезда в США в 1976 году Кузьминский преподавал в Техасском университете в Остине и основал вместе с Джоном Боултом Институт современной русской культуры у Голубой Лагуны, давший позднее название Антологии. После переезда в Нью-Йорк в 1981 году Кузьминский организовал свою галерею и одноименное издательство «Подвал», сменившие несколько адресов, последним из которых стал дом на границе штатов Пенсильвания и Нью- Йорк в поселке Лордвилль. В 2014 году Кузьминский передал свой архив Центру русской культуры Амхерстского колледжа. Настоящее издание подготовлено на основе семинаров по изучению архива, проходивших в Амхерсте в 2017 и 2018 годах, и посвящено истории замысла Антологии, анализу ее состава, творчеству ее авторов и, в первую очередь, личности ее составителя Константина Кузьминского. УДК 82.02 ББК 83.3(2)6 © Авторы, текст, фото, 2022 © Илья Кукуй, подготовка текстов, примечания, 2022 © Academic Studies Press, 2022 ISBN 979-8-887190-16-7 © Оформление и макет. ISBN 978-5-907532-33-5 ООО «Библиороссика», 2022 Посвящается ЭКП — невидимому соавтору Антологии У Голубой Лагуны, дизайнеру ее макета и спутнице ее составителя — Эмме Кузьминской (Подберезкиной) S t u d ies of th e Amh ers t Ce n ter fo r Ru s s ian Cu l ture Editorial Board: Catherine Ciepiela Sergei Glebov Michael Kunichika Boris Wolfson The Studies of the Amherst Center for Russian Culture, established in collaboration with Academic Studies Press, aspires to publish peer reviewed scholarly volumes of high quality that substantially draw upon the Center’s holdings. The Center was founded in 1991 on the basis of a gift made to Amherst College by alumnus Thomas P. Whitney, class of 1937, a diplomat, journalist, translator, author and collector of Russian manuscripts, rare books, journals, newspapers and art for over thirty years. Whitney’s private collection is the core of Center’s holdings, which continue to expand thanks to his generous endowment. The Amherst Center for Russian Culture houses one of the most impressive private collections of rare Russian books and materials outside Russia. The collection represents the breadth and depth of Russian cultural achievement in modern times, primarily in the late nineteenth and twentieth centuries. It is particularly rich in materials concerning the cultural life of the Russian emigration, with hundreds of rare editions of Russian emigre poetry and journals from across the world; a number of Aleksey Remizov’s handmade albums and his papers; the archive of Novyi zhurnal; and the archives of major emigre figures such as Zinaida Gippius and Dmitry Merezhkovsky, and Zinaida and Dmitry Shakhovskoy. Later generations of emigre artists and scholars such as Yury Ivask, Roman Goul, and Vadim Kreid, also are well represented. The rare book collection features hand-made futurist books by Natalya Goncharova, Aleksey Kruchenykh, Velimir Khlebnikov and others. Soviet culture is represented by valuable arts periodicals; by the Alma Law archive, documenting the life of theater in the late Soviet era; and by collections of dissident and samizdat materials, such as the Grigorenko Family Papers. Konstantin Kuzminsky’s complete literary archive, including the materials that went into the making of his landmark anthology, Golubaia laguna, allows for in-depth study of unoffi cial culture. This volume is dedicated to the legacy of Kuzminsky. Scholars interested in exploring the full range of the collection are invited to visit the Center’s website: https://www.amherst.edu/ academiclife/departments/russian/acrc Труд ы Цен тр а русско й культуры А м хер стско го коллед ж а Редакционная коллегия: Борис Вольфсон Сергей Глебов Майкл Куничика Кэтрин Чипела Труды Центра русской культуры Амхерстского колледжа (США), выходящие в сотрудничестве с издательством «Academic Studies Press», в своих научно подготовленных и рецензируемых изданиях знакомят читателя с архивным собранием Центра. Центр русской культуры был открыт в 1991 году на основе дара, преподнесенного колледжу Томасом Уитни выпускником Амхерста 1937 года — дипломатом, журналистом, переводчиком, писателем, на протяжении тридцати лет собиравшим ценнейшую коллекцию рукописей, редких книг, журналов, газет и произведений изобразительного искусства России и СССР. Частное собрание Томаса Уитни составляет ядро фондов Центра, которые продолжают пополняться из средств щедрого пожертвования Уитни. Благодаря этому Центр русской культуры хранит одну из наиболее впечатляющих частных коллекций редкой русской книги и русского искусства за пределами России. Собрание охватывает широкий диапазон достижений русской культуры нового времени, в первую очередь конца XIX и ХХ веков. Особенно широко представлены материалы культурной жизни русской эмиграции, включая сотни редких изданий русской поэзии и журналов со всего мира, рукописные и коллажные альбомы А. М. Ремизова и его творческие и биографические материалы, архив «Нового журнала», собрания ведущих фигур русской эмиграции (З. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковского, З. А. и Д. А. Шаховских и многих других). Последующее поколение художников и ученых русской эмиграции представлено в том числе материалами Р. П. Гуля, Ю. П. Иваска, В. П. Крейда, а отдел редкой книги содержит экземпляры футуристических изданий Н. С. Гончаровой, А. Е. Крученых, В. В. Хлебникова и многих других. Советская культура охвачена представительным собранием художественной периодики, коллекцией Альмы Лоу, документирующей жизнь позднесоветского театра, а также документами самиздата и правозащитного движения, в том числе коллекцией П. Г. Григоренко и его семьи. Литературный архив К. К. Кузьминского, включающий в себя материалы его легендарной многотомной Антологии новейшей русской поэзии У Голубой Лагуны, открывает широкие перспективы для исследователей советской неофициальной культуры. Ему и посвящено настоящее издание. Исследователей, желающих ознакомиться с собранием во всей его полноте, приглашаем посетить страницу Русского центра: https://www.amherst.edu/academiclife/departments/russian/acrc Илья Кукуй Антология Константина Кузьминского как «живое зеркало» «Антология новейшей русской поэзии У Голубой Лагуны» (далее в тексте как АГЛ), выходившая под редакцией Константина Константиновича Кузьминского в издательстве Oriental Research Partners (Newtonville, Mass.) в 1980–1986 годах, вне всякого сомнения, хорошо известна каждому специалисту, занимающемуся неподцензурной поэзией советского периода. Для многих читателей на Западе, в особенности до развития электронных технологий, она была первым источником знакомства с литературой самиздата, а в России, еще до того, как появилась в электронной версии, — одним из самых легендарных проектов тамиздата. По своему масштабу — пять томов в девяти книгах — АГЛ до сих пор является самым объемным изданием, посвященным не только советской неофициальной поэзии, но и всей русской поэзии в целом. «Крупнейшей русской антологией» называл ее Вадим Крейд и отмечал в 1985 году: «Теперь, после выхода в свет этих томов, вряд ли кто-нибудь может сказать, что он хорошо знает современную поэзию, если он не знаком с Антологией» [Крейденков 1985: 183]. В то же время характер этого проекта столь своеобразен, что выводит его за рамки обычной антологии и делает в равной степени как авторским литературным произведением, так и документом эпохи, воспроизводящим и воссоздающим механизмы породивших его культурных полей — сам- и тамиздата. Восстановлению контекста, в котором возникла АГЛ, — биографического исторического, социокультурного, поэтического — и посвящен настоящий сборник. 14 И лья К у ку й Жанр антологии, естественный для литературной рефлексии тамиздата, обобщавшего немногочисленные знания о происходящем за железным занавесом, самиздату был не свойствен. Это легко объяснимо: антология как инструмент литературной канонизации возникает в момент осмысления определенного периода или явления как целого и подразумевает работу с устоявшимся корпусом текстов и статусом их авторов. Рефлексия самиздата была направлена в большей степени на фиксацию литературного процесса, чем его итогов, поэтому ведущим жанром самиздатской публикации, объединяющей нескольких авторов, вполне логич1 становятся альманахи и начиная с середины 1970-х годов литературная периодика. В этой связи особенно примечательным кажется тот факт, что почти все попытки создания литературных антологий — во всяком случае, в ленинградской «второй культуре» — связаны с именем Кузьминского. Константин Константинович Кузьминский родился в Ленинграде 16 апреля 1940 года и окончил первую в СССР школу с углубленным изучением английского языка. Относительно свободное по советским меркам владение английским позволяло ему не только участвовать в работе знаменитого в Ленинграде переводческого семинара Т. Г. Гнедич и одно время быть ее литературным секретарем, но и поддерживать активную связь с западными исследователями и литераторами. Так, в 1972 году в нью-йоркском издательстве Doubleday выходит одна из первых антологий неофициальной советской поэзии «The Living Mirror», составленная Сюзанной Масси при активном участии Кузьминского, о чем речь пойдет далее. Замысел антологии возник у Кузьминского, однако, значительно раньше. «С 1959 года я мечтал об антологиях, но невозможно было делать их в тех условиях», — признавался позднее Кузьминский в письме переводчику и филологу Е. Г. Эткинду из Вены 2 от 25 декабря 1975 года . Действительно, свою деятельность как 1 «Чудовищных размеров альманахом» называл Антологию и Крейд [Крейденков 1985: 180]. 2 См. публикацию венских писем Кузьминского в наст. изд. «Этому шедевру — Антологии — в мире не будет никогда повторения...» 1 Из беседы Ильи Кукуя с Валерием Молотом (сентябрь 2020) * * * Думаю, это был 59-й год. Костя учился в университете на биофаке с моим близким другом, Юрой Климовым. Я уже писал тогда. Кажется, всё началось с «Зуба». Была такая газета «Зуб», филфак выпустил, а я в это время учился в Политехе, временно — год, и написал статью в защиту американского киноискусства. «Зуб» ее опубликовал, и Кок тогда написал гениальный стих, который он, в общем-то, не популяризировал нигде. «Новобранцы» назывался. Я тогда в первый раз увидел, как в стихе можно передать движение, и меня это просто поразило. Стих был такой: Идут, идут, идут, идут Десятками и сотнями, Идут, идут, идут, идут, И спаяны, и сотканы. И что ни шаг — подошвы шарк, Сбиваются с шага, И пот Из-под Шапок. 1 Молот Валерий Львович — переводчик, адвокат; по словам Кузьминского, его «друг (в молодости) и учитель (в вечности)» (Кузьминский К. Каждый молот, молот, молот... [АГЛ 3Б: 596]). См. также письмо Молота коллективу Арт-центра «Борей» (Санкт-Петербург), написанное после смерти Кузьминского. URL: http://borey.ru/gallery/pamyati-konstantina-kuzminskogo-1940–2015/ (дата обращения: 27.11.2021). 32 И з беседы Иль и К укуя с В а л е ри е м М ол отом Я обалдел от этого ритмического — споткнулись, пошли, зашаркали... Я вижу эту чечетку балетную! Всё, и нас познакомили. А про меня 30 января 1960 года в «Смене» написали статью «Колумб из Политехнического». Этот дурак Талунтис написал: «Колумб открыл Америку с капитанского мостика, а Молот из кинозала». Там про три американских фильма было: «Рапсодия», «Марти» и «Война и мир», и я писал, что бо́льших проявлений человечности я на экране еще не видел никогда. Было много шума, заклеймили меня как могли, и я ушел из Политеха. И после этого мы с Коком уже стали близки. Он еще молодой был, худой такой. Не было еще у него никакой «школы». * * * Я ему всегда говорил про его стихи, как они мне слышатся. «Вавилонскую башню» он читал мне, думаю, одному из первых. Я от нее просто валялся. Я говорил: «Кок, ведь у тебя четыре-пять стилей!» Когда у него запои были, он мог сутками говорить стихами. Ну, как я сейчас понимаю, не стихами, а рифмами. Я помню: сижу с ним рядом, мама его, Евдокия Петровна, дает ему бутерброд с килечкой, и Кок вещает что-то. Я говорю: «Кок, надо же записывать за тобой». Он встает, покачиваясь слева- направо, и отвечает: «Ну ты, давай, записывай, а я пойду пописаю». Он уже не мог говорить иначе, у него всё время в голове гудели рифмы. * * * Понимаете, у него трагедия произошла! Он безумно любил Бродского — мало того, что он выпустил его, он его популяризировал по-настоящему. А Бродский тогда отвергал всех, шокировал. Это, видимо, было одно из проявлений пробивающегося сквозь асфальт стебелька. И он Кока сбил. Такой звукописи, как была у Кузьминского, я никогда больше не слышал: На пути к Голубой Лагуне: письма Константина Кузьминского из Вены (август 1975 — январь 1976) Публикация Ильи Кукуя 9 июля 1975 года Константин Кузьминский с женой Эммой и борзой Негой (во избежание проблем с таможней — вывоз борзых был запрещен — выданной «чуть ли не за пуделя» — cм. письмо 1) вылетел из Ленинграда в Вену. Кузьминские летели налегке: архив был заблаговременно отправлен через голландское посольство в Израиль, записная книжка с адресами — в Рим. Целью Кузьминских, однако, были не Италия и не Израиль, а Франция, куда за год до того Кузьминскому прислал вызов его друг, художник Михаил Шемякин. Однако во Францию Кузьминского не выпустили, и ему пришлось, по его собственным словам, «ставить властям выбор — Биробиджан или Израиль» (см. письмо 3), то есть фактически провоцировать арест или разрешение на выезд. К счастью для себя, Кузьминский вписался в когорту деятелей культуры, от которых власти в 1970-е годы предпочитали избавляться высылкой, и вслед за Бродским, Синявским, Солженицыным и многими другими, чьи имена встречаются на страницах его писем, он покинул пределы СССР. Вернуться в Ленинград ему уже было не суждено. История последующих месяцев, в течение которых у Кузьминского сложилось уже не покидавшее его более представление о жизни на Западе и конкретизировалось осознание собственной миссии, наглядно разворачивается в его письмах. В своей сово- 36 Пу бли каци я Ил ь и К укуя купности они образуют своеобразный эпистолярный роман, отражающий опыт автора в ином жанре, чем другой «вроде бы роман» — таково было авторское определение прозаического коллажного произведения «Hotel zum Тюркен», работу над которым Кузьминский тоже начал в Вене, а закончил уже в своем последнем доме в поселке Лордвилль на границе американских штатов Нью-Йорк и Пенсильвания, проходящей по реке Делавэр. Это был опыт одновременно эйфории и разочарования, прагматичности и наивности, энтузиазма и бессилия. Не будем отнимать у читателя удовольствия от чтения и вдаваться в детали, отметим лишь — благо продолжение всем известно, — что именно в Вене начинается та траектория движения Кузьминского к его opus magnum, которая прослеживается во многих исследованиях и материалах настоящего сборника. В этой переписке поражает прежде всего ее интенсивность, дающая наглядное представление о неистощимой энергии ее адресанта. Мы публикуем далеко не все письма: наш выбор пал на те, что в хронологическом порядке, но не всегда последовательно, раскрывают детали венской эпопеи их автора — с первых официальных и неофициальных контактов по приезде и заканчивая вылетом 5 февраля 1976 года в США, где начинается новая глава его жизни. Почти все письма, за редкими исключениями, публикуются целиком; встречающиеся повторы, как нам кажется, не снижают накала повествования, а позволяют взглянуть на одни и те же события под разным углом, в зависимости от того, к кому обращается Кузьминский и в каком контексте он сообщает об уже известном. Сохранена и неполиткорректность многих инвектив автора в адрес отдельных современников и целых народов, государств и эпох: мы надеемся, что читатель этого сборника отдает себе отчет в эпатажном стиле Кузьминского и не ожидает от него сдержанности и соблюдения приличий. Почти все письма представляют собой машинописи и сохранились в архиве в виде копий: основным грузом в багаже Кузьминского была пишущая машинка «Ундервуд» 1903 года, и поэт обыкновенно печатал письма в две закладки. (Расходы на копирку и другие канцелярские принадлежности — отдельный микро- Энсли Морс (Dartmouth College) «Профессоров, полагаю, надо вешать»: Константин Кузьминский как посредник между неофициальной культурой и американским академическим истеблишментом «Профессоров, полагаю, надо вешать»: Константин Кузьминский... К. Кузьминский — поэт, издатель, культуртрегер и пожизненный enfant terrible — впервые приехал в США в 1976 году. Он стоял на пороге новой жизни, которую представлял себе, основываясь на примере недавней эмиграции И. А. Бродского: тот с самого момента своего появления в Штатах был очень тепло принят в американских академических и литературных кругах и впоследствии сделал успешную карьеру (не только литератур1 но и академическую) . Несмотря на то что Кузьминского также щедро и тепло приняли и что ему действительно очень много помогали некоторые американцы (особенно слависты), «медовый месяц» длился недолго: к началу 1980-х поэт удаляется 1 Бродский преподавал в пяти разных колледжах в 1972–1980-х годах: дольше всего он проработал в колледже Маунт Холиок (Mount Holyoke), в штате Массачусетс. Помимо преподавательской работы, Бродскому, по мере того как росла его известность, вручали почетные академические места «приглашенного поэта» (poet in residence) — в Мичиганском университете и «доктора литературы» (doctor of letters) — от Йельского университета. «Профессоров , п ол а г а ю, н а до в е ша т ь »: Кон стан ти н К у зь ми н с к и й . . . 183 в свой нью-йоркский «Подвал» (так называлось его «домашнее», по факту самиздатское издательство, также бывшее квартирой и располагавшееся в полуподвальном этаже, где в те годы жили Кузьминские). Следующие десятилетия он проведет в нескольких «подвалах» в состоянии относительной изоляции внутри российской эмигрантской среды без дальнейших попыток поступать на академическую работу. Как мне кажется, волна профессионального, академического и литературного успеха, сопровождавшая первые американские годы Кузьминского, является, в сущности, отклонением, обусловленным улыбкой фортуны и американской внешней политикой. В дальнейшем неортодоксальный подход Кузьминского к литературе, к искусству и к жизни (в сравнении, скажем, с траекториями Бродского или В. В. Набокова) фактически перекрыл ему (и его идеям) дорогу и в славистику, и в американскую литературу, не говоря уж о перспективах постоянной академической должности. Тем не менее Кузьминский действительно сыграл значительную роль в ознакомлении американских славистов с современной неофициальной поэзией в СССР. Сегодня можно также утверждать, что «кузьминская» версия российской и советской неофициальной литературы — включая его взгляды на интерпретацию текста и на становление канона — стала со временем более актуальной. Кроме того, отношение Кузьминского к профессиональным литературоведам («академикам») и к «академии» как институту было достаточно распространенным в свое время и обуславливалось политической и культурной средой того времени. Его «неофициальное литературоведение» остается, до известной степени, актуальным подходом и в сегодняшней России. В данной статье обсуждаются первые контакты Кузьминского с американским академическим истеблишментом и его общий настрой по отношению к академическому подходу к литературе (в частности — к стихам). В заключение речь пойдет о значении идей Кузьминского в контексте современного литературоведения (и в США, и в России). «Для него литература была жизнь» Беседа Леонида Межибовского с Джоном Боултом 25 августа 2020 года — Джон, как Вы познакомились с Кузьминским? — Я его в России не знал, мы познакомились в Америке. Он приехал в Техас и преподавал там два семестра в Техасском университете, где я тоже работал тогда. Мы были, так сказать, коллеги. — Это случайно получилось? Случайно. Надо сказать, что шеф нашего департамента, профессор Сидней Монас, провел год в Ленинграде по культурному обмену и там познакомился с Кузьминским. Он был очень впечатлен, и, когда появилась возможность пригласить его, Монас позвал его на год в наш университет. Это получилось: Кузьминский приехал с женой и собакой, и поселились они в нашем городе Остине, где находится Техасский университет. И так как я, конечно, очень интересовался русскими делами и русской культурой, то скоро познакомился с ним. Надо сказать, что первое впечатление было очень... странное, потому что я человек непьющий, я не курю и вообще не бабник, извините за слово. А Кузьминский наоборот — страшный пьяница, курил всё время, а про женщин не буду лучше говорить. Поэтому совсем разные люди, совсем! И, может быть, из-за этого мы полюбили друг друга и сблизились очень. И год, два, три мы были очень близкие «Д л я н е го л итер ату р а б ы л а ж и зн ь » 217 друзья. Я его очень любил за то, что он обожал поэзию и русскую литературу; у него была колоссальная, феноменальная память — в смысле, он мог Пушкина, Блока, всех наизусть декламировать, это была фантастика! Но, конечно, его главное хобби и главная страсть — это диссидентство, нонконформизм, антиистеблишмент. Будучи в Ленинграде, он, конечно, знал многих поэтов, художников, музыкантов — подполье 1960-х годов. И его миссией в Америке было пропагандировать нонконформизм, он страшно хотел передать всё это в мировое культурное наследие. Он сильно страдал, потому что американцы вообще мало интересовались русской культурой, и первое время для Кузьминского было очень трудным. Он хотел найти аудиторию, слушателей, людей, а их было мало, какие-то студенты... В основном американцам была до лампочки русская культура, а тут еще какое-то диссидентство! Поэтому он переживал, но всё равно собирал стихи, старался вспоминать, что было в 1960–1970-е годы, много писал — сам сочинял стихи, и для него литература была жизнь. Он мечтал спасти поэтическое наследие Петербурга и опубликовать всё это. И как ни странно, появилась возможность это сделать через одного издателя, которого я хорошо знал и покупал у него книги. Он заодно публиковал разные штучки. Звали его Фил Кленденнинг. В один прекрасный день я звоню Кленденнингу и говорю: «Тут у нас такой Кузьминский, он хочет опубликовать том или, скажем, два русской поэзии нонконформизма. Это Вас не интересует?» — «Ну, Вы знаете, Джон, это дорого, никто этого не знает...» — но в конце концов он сказал «да». И Кузьминский, конечно, очень был рад и год-два печатал на старой машинке (тогда компьютеров не было) все эти стихи нонконформистские, которые он вспоминал. И появились в результате, как Вы знаете, пять томов его «Голубой Лагуны». Это была монументальная задача, и слава Богу, что он всё это сделал, а издательство опубликовало этот многотомный труд. Но какое-то время спустя Кузьминский уехал в надежде, что в Нью-Йорке будет лучше: будет слушатель, будет аудитория, там много русских людей. И с тех пор мы как-то потеряли связь: я остался в Техасе, потом был в Калифорнии, а он всё время в Нью-Йорке. Томаш Гланц (Universität Zürich) «Таких книг — не было»: неосуществленный проект Константина Кузьминского и Льва Нусберга «Таких книг — не было»: неосуществленный проект... История русского авангарда и его рецепции в более позднее время вплоть до современности — это также и история соответствующего повествования о самом авангарде и разных его аспектах, о его критике и канонизации. Самостоятельной темой является продолжение художественных и жизнетворческих практик авангарда в более поздние периоды истории культуры. И отдельный интерес вызывают те случаи, когда дискурс такого типа практикуют не искусствоведы, филологи или теоретики, а сами писатели, художники — так сказать, изнутри того предмета, который они тематизируют. Одной из таких увлекательных попыток стал замысел художника Л. В. Нусберга и поэта К. К. Кузьминского (если ограничиться в характеристике самым кратким определением их многосторонней деятельности) — создать обзор русской культуры авангарда и путей его продолжения в послевоенный период. Их книга, задуманная во второй половине 1970-х годов, должна была стать не только историческим справочником, но одновременно и легитимацией их собственного творчества, то есть воспроизведением канона на текущий историко-культурный момент и в его рамках самоканонизацией. Планы, вопросы и затруднения, связанные с подготовкой этой книги, нам известны из переписки Нусберга с Кузьминским, 222 Томаш Гланц ( U nive r s it ä t Zür ich) которая сохранилась в архиве последнего 1 . Далее публикуется ряд писем, позволяющих проследить за эволюцией этого замысла. В статье приводится развернутый комментарий как самого характера, так и неосуществления этого амбициозного компендиума. Одновременно с увлекательной историей письменных переговоров по этому поводу открывается не менее захватывающий взгляд на эмиграцию как состояние своеобразного транзита, а также на попытки протагонистов справиться с вызовом такого характера и занять в новой для них ситуации соответствующие обстоятельствам позиции. * * * Константин Константинович Кузьминский (далее — ККК, 1940–2015) и Лев Вольдемарович Нусберг (далее — ЛН, р. 1937) были знакомы друг с другом уже в Советском Союзе. ККК называет годом их знакомства 1974 2 , когда он — человек, связанный преимущественно с неофициальной литературой, а с изобразительным искусством лишь косвенно 3 , — организовал у себя дома квартирную выставку 23 художников и фотографов, названную «Под парашютом». «Выставку “23-х” посетил сам херр Нус1 Konstantin Kuzminsky Papers in the collection of The Amherst Center for Russian Culture. Я очень признателен за возможность работать с материалами этого архива сотрудницам и сотрудникам Русского центра при Амхерстском колледже и его директору Michael M. Kunichika, а также Илье Кукую, который в 2018 году пригласил меня принять участие в семинаре по материалам Кузьминского в Амхерсте, в рамках которого я мог работать с перепиской Нусберга с Кузьминским. Все письма, на которые я ссылаюсь далее, являются частью этого собрания. 2 Кузьминский пишет об этом в письме Жаклин Фонтэн от 20 сентября 1975 года. Фонтэн — французская славистка и знакомая ЛН, к которой ККК обратился по его совету с просьбой о помощи в связи с эмиграцией. См. прим. 4 (стр. 223). 3 ККК работал маляром в Русском музее и рабочим хозчасти Эрмитажа, однако он обладал обширными контактами в среде неофициальных художников Ленинграда и неоднократно проводил у себя дома квартирные выставки. Из переписки К. К. Кузьминского и Л. В. Нусберга 1977–1978 годов Публикация Ильи Кукуя Корпус обширной переписки Л. В. Нусберга и К. К. Кузьминского в архиве последнего охватывает 1975–1981 годы, начинаясь с венских впечатлений Кузьминского от эмиграции и заканчиваясь запретом Нусберга от 21 июня 1981 года на публикацию своей статьи о И. Г. Чашнике и прозаического произведения 1 «Гений» во втором томе АГЛ. Несмотря на сложные взаимоотношения и неоднократные конфликты, Кузьминский высоко оценивал значение своего знакомства с Нусбергом: «...благодарен судьбе, что она свела меня с ним / при всех бесконечных накладках, ссорах и скандалах — получил я более, нежели материальное / духовный заряд и колоссальную информацию» 2 . Публикуемый далее материал из переписки Кузьминского и Нусберга касается проекта совместной книги о русском искусстве ХХ века. Согласно задаче публикации, письма даются в сокращении; целиком воспроизводятся лишь два последних письма, чтобы прояснить личный и эмоциональный фон, приведший в итоге к остановке этого проекта. Важным представляется отметить тот факт, что, как показывают письма, оба потенциальных соавтора к моменту ссоры (не приведшей к разрыву отношений) находились в важной точке своего индивидуального жизненного и творческого пути: Кузьминский начинал работу 1 В 1983 году «Гений» всё же был опубликован [АГЛ 2А: 129–177]. 2 «Из переписки [Кузьминского] с Валентином Воробьевым-“Бородой”, историографом подполья и составителем /авто/-биографии Нусберга (опубликованной в парижском журнале “Стетоскоп” в 1999-м?)». URL: https://kkkpisma.kkk-bluelagoon.ru/nussberg1.htm (дата обращения: 19.03.2021). Из пере пи ски К . К . К уз ь м и н ского и Л . В . Нусб ер г а 1 9 7 7– 1 9 7 8 год о в 247 над АГЛ, занявшую с перерывами более восьми лет; Нусберг был занят организацией очередной итерации своего Института в Германии (этот проект остался нереализованным). Все письма Нусберга написаны от руки, письма Кузьминского (кроме рукописного № 8) являются копиями машинописей. В переписке есть лакуны, что может объясняться гибелью существенной части архива Кузьминского во время наводнения, затопившего его дом в Лордвилле (Пенсильвания, США) в 2006 году. Письмо № 5 публикуется факсимиле по комментированной машинописной копии Кузьминского, опубл. им в [АГЛ 2А: 120– 123]. Остальные письма публикуются впервые. Комментарии к письмам приведены в постраничных примечаниях. 1. Л. В. Нусберг — К. К. Кузьминскому 22 февраля 1977 года, Париж <...> Что касается твоего предположит<ельного> предложения — а не издать ли и нам кое-что?! Ты же знаешь, что у меня всегда были эти намерения — зачем же я 3–4 года ездил-снималзаписывал-собирал, — покупал — и пр., а?! возился со всем этим недоученным (со средними данными)... левачьём, а?! Да чтоб опубликовать же, конечно, а не солить... на жаркую зиму – – – 1) Сколько необходимо затратить денег — скажи минимум и... максимум? Какое издательство (?!) возьмется, когда и через сколько выпустит в свет? 2) Работать надо в одном месте (Европа или США?). Можешь ли ты ездить уже или нет? И когда смог бы приехать, хотя бы один в Париж, ко мне? 3) Деньги, в принципе, найти можно (у меня), но надо сделать-то серьезную книгу; ведь я говна у себя никогда в доме (моем, «кинетическо-фантастическом») не держал! Но если ты так упоен этим плохо состряпанным «Аполлоном» 3 — страшно 3 Альманах «Аполлон-77» (сост. М. Шемякин). Переписка Льва Лосева с Константином Кузьминским Вступительная статья, подготовка текста и примечания Якова Клоца (Hunter College, New York) Константин Кузьминский и Лев Лосев настолько непохожи друг на друга — и как поэты, и как исследователи и собиратели русской поэзии — что трудно представить их себе в одном контексте, будь то неофициальная культура Ленинграда, в которой они оба сформировались, или русская литературная диаспора в США, где они оказались в конце 1970-х годов. Одной из таких точек соприкосновения между ними является публикуемая далее переписка, относящаяся к периоду 1978–1987 годов и посвященная главным образом работе Кузьминского над «Антологией новейшей русской поэзии У Голубой Лагуны». Этой перепиской их отношения, похоже, и исчерпываются. Тем не менее проект создания многотомной антологии неподцензурной русской поэзии второй половины XX века — беспрецедентной по замыслу и масштабу — отражает отношения Кузьминского и Лосева не только друг с другом, но и с другими фигурами литературной жизни по обе стороны океана, прежде всего с И. А. Бродским. Приступая к работе над антологией, Кузьминский видел в Лосеве одного из авторов будущего «ленинградского» тома (2Б), но также и соредактора, поначалу включив его в редколлегию, однако вскоре вычеркнув его имя: «Начав свою антологию “академически”, я озаботился в первом же томе о редколлегии, зачислив в нее весьма помогших мне двух профессоров — Джона Боулта и Сиднея Монаса, двух снабдивших меня материалами и блестящими статьями поэтов — Лившица-Лосева и Лимонова» [Кузь- 282 Всту пи тельная ст а т ь я, п одготов ка те кст а и п р и меч ан и я Яко ва К л о ц а минский 2006]. Однако, как писал Кузьминский далее, «профессора от меня при первых же неприятностях (с последовавшими томами) открестились... а лившиц-лосев <sic!> встал на сторону “сильнейшего”» [Там же], т. е. Бродского. Но «познакомил» Кузьминского с Лосевым — уже в Америке — 1 не Бродский, а поэт «филологической школы» Л. А. Виноградов . Поиск стихотворений Виноградова, тогда еще почти никому не известных, послужил Кузьминскому поводом написать Лосеву первое письмо через редакцию нью-йоркской газеты «Новое русское слово», где был напечатан рассказ Лосева о поездке в Переделкино к Б. Л. Пастернаку в компании Виноградова и М. Ф. Еремина зимой 1956 года (письмо № 1). С этого письма и началось сотрудничество Кузьминского с Лосевым, продлившееся с 1978 по 1982 год, когда их отношения окончательно прекратились. За пределами эпистолярного жанра едва ли не единственное упоминание Кузьминского у Лосева находим в его поэтическом экспромте, адресованном Бродскому по случаю выхода в издательстве «Ардис» сборника стихов Ю. М. Кублановского (1981): Иосиф написал предисловие к сборнику стихов Кублановского. Вообще-то стихи Кублановского, когда они попали в «Ардис» в 77-м году, ему понравились, а мне и еще больше. Но предисловие, как мне показалось, он вымучил, не знал, чего бы еще написать, и придумал вот такой выверт: «...судьба не без умысла поместила этого поэта между Клюевым и Кюхельбекером. Стихотворениям, собранным в эту книгу, суждена жизнь не менее долгая, чем соседям их автора по алфавиту». Кюхельбекера? Я отправил ему стишок: Я прочитал твои наброски и думаю, что ты неправ. Ведь был еще граф Комаровский, Кузьминский (тоже явный граф)... [Лосев 2010: 38] 1 В Ленинграде Кузьминский с Лосевым знаком не был. Ср. письмо Кузьминского Е. Б. Рейну, датированное июнем 1976 года: «Кто такой А. Лосев, их [Уфлянда, Еремина. — Я. К.] друг?» [ACRC: 3, 1]. Кузьминский эмигрировал в 1975 году, Лосев — в 1976-м. Михаил Павловец (Высшая школа экономики, Москва) Антология Константина Кузьминского и Григория Ковалева У Голубой Лагуны как авторский жанр Антология Константина Кузьминского и Григория Ковалева... История о том, как отрицательная рецензия Юрия Иваска на 1 обе книги второго тома Антологии К. К. Кузьминского «У Голубой Лагуны» (т. 2А и 2Б) задержала ее выход, так что между 2 первым томом (1980) и полутомами 2А и 4А (1983) возник временной лаг в три года, наложила свой отпечаток на эти и последующие тома издания, хотя подробно в них и не излагается. Обращение издателя за рецензией на очередные тома именно к Иваску не случайно: он был известен не только как авторитетный литературный критик, но и как составитель антологии русской зарубежной поэзии «На Западе», вышедшей в 1953 году [Иваск 1953]. Однако рецензия, несмотря на предваряющие ее критическую часть «формулы вежливости», оказалась уничтожительной; кроме того, Иваск привлек на свою сторону довольно влиятельных союзников, чьи произведения планировались составителем к включению во второй том, — а значит, и в тот контекст, который этим томом задавался, о чем позднее рассказал один из этих поэтов, Д. В. Бобышев: 1 Именно так — с заглавной буквы — предпочитал писать жанр своего труда Кузьминский, — и мы в этом следуем за ним. 2 Том 2Б вышел в 1986 году. Антология Кон ст а н т и н а К уз ь м и н ского и Гр и го р и я Ко вал ева. . . 337 Он в одном из томов собирался напечатать всю нашу четверку «сирот», причем без спросу. Я окольными путями узнал, что в этом же томе он собирается напечатать свои довольно вульгарные издевательские пародии на Анну Ахматову. Надо сказать, что у него был некоторый заскок, кажется, это называется мизогиния — женоненавистничество. Особенно он издевался над поэтессами, у него даже была коллекция «менструальной поэзии». Увы, туда он занес и Ахматову. С этим безобразием я, конечно, печататься не мог. Если бы не это, я бы не протестовал, если бы он напечатал мои стихи. Бродского он тоже не спросил, а Найман, когда я уезжал, вообще настаивал, чтобы я препятствовал его публикациям на Западе. И вдруг оказывается, что Кузьминский печатает нас в одном томе и там же отвратительные пародии на Ахматову. Тут я, конечно, вспомнил про свои авторские права, позвонил ему и запретил печатать, на что он поинтересовался, что я буду делать в случае, если он всё же напечатает. Тут я повторил слова Надежды Яковлевны Мандельштам, которая была в подобных обстоятельствах: я сказал, что обращусь в суд. Какой суд? Народный, конечно! Мало того, я позвонил Бродскому в Нью-Йорк и сразу сказал, что я по делу, связанному с Ахматовой. Он очень нормально воспринял меня, выслушал и сказал, что он об этой кузьминской затее ничего не знал и тоже запретит ему печатать свои стихи. [Бобышев 2019] Из всей «ахматовской четверки» именно отказ Бобышева и Бродского, по-видимому, особенно задел Кузьминского — вероятно, потому, что оба уже были в эмиграции и им не грозили возможные проблемы с зарубежной публикацией; кроме того, Кузьминский, несмотря на всю сложность его отношения к Бродскому, не мог не признавать значимость его фигуры как поэта: Том разбухал с катастрофической быстротой, и не за счет Бродского или Бобышева — эти «сироты» и эстетствующие циники-медники быстро слиняли, узнав, что я говорю — даже не о сифилисе! — их кумира Ахматовой, а за счет поэтов, так называемых, «малых», которые, тем не менее, «Удивительный человек был Кузьминский...» Интервью Юлии Горячевой с Михаилом Левиным 11 мая 2020 года — Михаил, как Вы познакомились с Кузьминским? — Это было в Хьюстоне. Он тогда жил в Остине, в Техасе, преподавал там что-то и приезжал к нам в Хьюстон. Точнее, к Яше Виньковецкому 1 , человеку трагической судьбы, с которым, как и с его женой Диной, мы оба дружили. Яша звал нас на Кузьминского, где тот полуголый лежал на тахте и читал стихи. И так я с ним познакомился, мы как-то сразу с ним сблизились и в конце концов даже подружились. — А как Вы в Техасе оказались? — В Техас я уехал заканчивать образование. Я окончил Университет Вашингтона в Сиэтле и в 1980 году уехал делать постдок в Университете Хьюстона. Мой докторат — в области прикладной математики, точнее — биоинженерии. — А что Вам прежде всего понравилось в ККК? Как говорится, зацепило в нем? Стихи понравились? — Его стихов я тогда не читал. Просто мы говорили по душам, мне нравился его душевный настрой, его манера поведения (этакий эпатаж). Он очень любил рубить правду-матку. 1 Художник, философ и ученый Яков Аронович Виньковецкий после эмиграции в 1975 году работал в Хьюстоне по основной специальности (геолог) в нефтяной компании Exxon. См. прим. 41 (стр. 52). 368 И н те рвью Юлии Горяч е в ой с Ми ха и л ом Л е в ин ы м В Хьюстоне я провел пару лет и перебрался в Нью-Йорк. Кузьминский тоже туда перебрался, на Брайтон. В свой подвал. Вдруг выяснилось, что мы — соседи. И я стал к нему заглядывать. просил меня помочь с Антологией У Голубой Лагуны. И я начал ругаться с Кленденнингом, издателем Антологии, который жил в штате Массачусетс. И с этим я возился довольно долго. Даже в Израиль отправлял тома друзьям и знакомым. Тогда еще речь шла об издании последних томов. И у него вышел конфликт с Кленденнингом. — А вы что, тоже на Брайтоне жили? — Сначала жил в центре Бруклина, а потом перебрался на Брайтон, даже одно время снимал квартиру над подвалом Кузьминского. Это продолжалось несколько лет. И там я действительно стал помогать Косте как мог. Мне было приятно заходить к нему. Я таскал ему всякую деликатесную еду — утку китайскую, разные суши. Были всякие сходки и выставки, где ККК возлежал и философствовал или декламировал стихи из своего энциклопедического запаса. Проводились они иногда ежевечерне, иногда раз в месяц. Детали канули в Лету. Бывали все кому не лень. Я обычно заяв2 со своим закадычным другом по имени Комогор . Музыки не было, песен не пели. В основном болтали, пили и ели. Видел у ККК дома один раз знаменитого коллекционера Нортона Доджа, где он казался обычным гостем. Такой толстый с усами. Костя ему продавал картины и на эти деньги жил. 3 ...Однажды я привез к нему Володю Фромера , это мой израильский друг, который знал наизусть стихов не меньше, чем Костя, а может быть, даже больше. Мы с ним в 1973 году войну Судного дня вместе прошли. Как раз третий номер «Ами», который мы 2 См. [АГЛ 3А: 569–575]. 3 Владимир Николаевич Фромер (1940–2018) — писатель, журналист, историк. Юлия Валиева (СПбГУ, Санкт-Петербург) Концепции периодизации «второй культуры»: Олег Охапкин — Константин Кузьминский (По материалам Amherst Center for Russian Culture) Концепции периодизации «второй культуры»... Фонд К. К. Кузьминского в Центре Русской культуры Амхерстского колледжа представляет уникальный источник для изучения русской неподцензурной литературы и неофициальной культуры 1950–1980-х годов. Существенную часть этой коллекции составляет обширное эпистолярное наследие самого Кузьминского, в том числе его переписка периода эмиграции с ленинградскими поэтами Б. И. Тайгиным, В. И. Уфляндом, Е. Б. Рейном, Л. В. Лосевым, В. П. Крейдом (Крейденковым), Э. М. Шнейдерманом, О. А. Охапкиным, В. В. Гаврильчиком, Ю. Н. Вознесенской, В. И. Эрлем, В. Г. Ширали, П. Н. Чейгиным и др. Для составителя «Антологии новейшей русской поэзии У Голубой Лагуны» (далее — Антология) переписка, по сути, заменяла хронику художественной жизни. В письмах его адресантов содержатся сведения о событиях и участниках неофициальной культуры Ленинграда, книжных новинках, готовящихся и несостоявшихся публикациях, выставках, поэтических чтениях. Письма дают представление о расположении литературных сил, внутрилитературных связях, формах художественной жизни в их динамике (от брежневской эпохи до перестройки и периода независимой литературы 1990-х включительно). Они насыщены именами, датами, значимыми деталями, что позволяет реконструировать реалии «второй культуры», относящиеся не только к явлениям творческим, но и к сфере повседневного. 378 Юли я Вали е ва (СП бГ У, Са н кт- П е те рбург ) Поскольку большинство отложившихся в фонде эпистолярных текстов, что закономерно, адресованы Кузьминскому и/или являются ответами на его письма, по ним можно косвенно судить о его методах формирования Антологии: ему присылают труднодоступные тексты, ответы на анкету составителя, краткие биографические справки и свои воспоминания об отдельных персоналиях; высказываются и суждения (подчас полемические), касающиеся общих принципов подготовки Антологии. Публикация собранного Кузьминским ценного историко- культурного материала, колоссального по объему и количеству персоналий, требовала систематизации. Им рассматривались разные модели концептуализации материала: от искусствоведческих и литературоведческих до поэтических и эзотерических, в том числе созданные его современниками. Так, его заинтересовала изобретенная поэтом, филологом и знатоком индуизма Вадимом Крейдом колода карт, о которой тот упомянул в письме: Дорогой Костя, Благодарен за Ваше теплое письмо от 16 декабря. <...> Вы предлагаете мне прислать для возможной публикации колоду карт, которую я изобрел года два назад и котор<ую> пока держу в секрете (принцип ее). Но к русской поэзии она не имеет отношения, и я не знаю зачем ее публиковать в Антологии. Смысл этой новой колоды — «философская машина». То-есть отыскано некоторое количество самых вечных категорий человеч<еского> ума и опыта, и каждой такой категории присвоена своя масть и своя картинка и символика. Сверяя с историей философии, я пришел к выводу, что я не пропустил ни одной важной категории. Таким образом эти карты можно раскладывать в своего рода метафизические пасьянсы и получать ситуации неожиданного столкновения идей — своего рода (машина краснеет за меня) медитация. Но можно и гадать и играть в азартные игры на деньги, если угодно. 1 [ACRC 51: 2, 7] 1 Машинопись с правкой. Орфография и пунктуация здесь и далее — авторские. Дата по штампу на конверте: 7 января 1981 года. Письмо было отправлено по адресу: «Mr. K. Kuzminsky. The Institute of Modern Russian Culture at Петр Казарновский (Санкт-Петербург) Константин Кузьминский и Леонид Аронзон: о мифологии ленинградской неофициальной культуры Константин Кузьминский и Леонид Аронзон... К середине 1970-х годов в среде ленинградской неофициальной культуры сложился своеобразный культ нескольких поэтов, к тому времени покойных, — в первую очередь Р. Ч. Мандельштама (1932–1961) и Л. Л. Аронзона (1939–1970). Неслучайно их стихотворениями должна была открываться литературная антология «Лепта», состоявшая из произведений тридцати двух неофициальных авторов и поданная составителями в 1975 году к публикации в Секретариат ленинградского отделения Союза 1 писателей РСФСР . Творческое наследие Р. Мандельштама и Л. Аронзона, только вводимое в обиход литературного самиздата, представляло собой после смерти авторов законченное целое и требовало выработки подхода как к текстам, так и к судьбам поэтов. Первые «независимые» посмертные публикации Аронзона, дающие более или менее обширное представление о его творчестве, появились в 1974 и 1975 годах благодаря усилиям и энтузиазму «рыцаря ленинградской поэзии» 2 К. К. Кузьминского в его 1 О невыходе «Лепты» см. [АГЛ 5Б: 275–326]. См. также статью Ю. Валиевой в наст. изд. 2 Характеристика, данная Кузьминскому Д. В. Бобышевым, который впоследствии упрекал «самиздателя» в пиратстве. См. предисловие Кузьминского к альманаху «Живое зеркало (первый этап ленинградской поэзии)» [Кузьминский, Масси 1973?] в приложении к наст. публикации. Кон ст а н т и н К уз ь м и н ски й и Лео н и д А р о н зо н . . . 435 антологиях «Живое зеркало» и «Лепрозорий-23», в чем ему оказывали содействие вдова поэта Р. М. Пуришинская, а также поэт и текстолог В. И. Эрль — составители подборки Аронзона в «Лепте». 18 октября 1975 года, когда Кузьминского уже не было в СССР (он эмигрировал летом 1975 года), в ленинградском Политехническом институте прошел вечер памяти Аронзона, дневниковые записи Ю. Н. Вознесенской о котором стали предварением блока, посвященного поэту в Антологии У Голубой Лагуны [АГЛ 4А: 73]. Лишь спустя два года, в 1977 году, появились публикации в недавно созданных самиздатских журналах «Часы» (№ 7) и «37» (№ 12). Творчество поэта, присутствовавшего до тех пор в пространстве ленинградской неофициальной культуры 3 скорее в качестве мифологемы , начало свой путь к читателю — пока в рамках самиздата. Помимо более или менее четкого обозначения тематики творчества Аронзона и корпуса его текстов, производились попытки определить его место в русской поэтической традиции. Наибольший отклик вызвала мысль В. Б. Кривулина об антитетичности Аронзона личности и поэзии И. А. Бродского, высказанная им на упомянутом вечере памяти Аронзона в Политехническом музее. Там же прозвучали слова Кривулина о мифотворческой природе личности Аронзона: «Он [Аронзон] давал такой миф о себе, в котором поэзия как бы была центром, но центром скрытым» [Кривулин 2006: 57]. Впоследствии эта речь, записанная на магнитофон и отредактированная, была опубликована в журнале «37» (1977. № 12) и перепечатана в сборнике «Памяти Леонида Аронзона. 1939–1970–1985», выпущенном приложением к журналу 3 Под мифологемой и мифологией здесь и далее понимается значение, основанное на греческой этимологии понятия: переданное в слове (logos) сказание или предание (mythos). Оно не обязательно подразумевает недостоверность, а лишь является формой передачи коллективного знания или представления о чем или ком-либо. Как писал А. Ф. Лосев, миф — «необходимейшая — прямо нужно сказать, трансцендентально-необходимая — категория мысли и жизни; и в нем нет ровно ничего случайного, ненужного, произвольного, выдуманного или фантастического. Это — подлинная и максимально конкретная реальность» [Лосев 2001: 37]. Кристиан Цендер (Universität Fribourg) Постблокадный Ленинград и «вторая культура»: к геопоэтике Виктора Кривулина Постблокадный Ленинград и «вторая культура»... Антология К. К. Кузьминского У Голубой Лагуны — хронологически самое раннее историко-биографическое свидетельство становления поэта Виктора Борисовича Кривулина. Целостного и дифференцированного представления о поэте на его основе создать, однако, нельзя. Помимо тщательно составленной обширной подборки Кривулина [АГЛ 4Б: 190–228], в основном 1972– 1974 годов, Кузьминский дает — если говорить осторожно — весьма снисходительный портрет своего давнего знакомого и некогда друга; он называет Кривулина «наименеобещающим» 1 (но «самым работоспособным») среди начинающихся поэтов своего круга в начале 1960-х годов. Его высокая культура характеризуется как «благоприобретенная». С характерным пафосом неформального литератора Кузьминский констатирует, что филологический факультет сделал Кривулина «академистом», усилил в нем тенденцию к аффирмации «общепризнанного» и — «окончательно и погубил его, сделав выдающимся поэтом». Кузьминский представляет Кривулина как поэта-ремесленника, ставшего бóльшим поэтом, чем многие его сверстники, исключительно благодаря огромной силе воли и амбициям. Проблематично в этом портрете, как мы видим, то, что даже похвала звучит иронично; если Кузьминский называет Кривулина «зрелым и мощным поэтом», то это лишь подтверждает его нарратив 1 Здесь и далее цит. по «кривулинскому» блоку материалов в [АГЛ 4Б: 165–186]. 468 Кри сти ан Ценд е р (Unive r s it ä t F r ib our g ) о Кривулине как — по общим меркам поколения — чрезмерно целеустремленном поэте. Нельзя не отметить, что между поэтами была и личная неприязнь, не помешавшая им, впрочем, совмест2 редактировать независимую антологию «Лепта» . Но в данной характеристике присутствует и другой, более «нейтральный» аспект: в АГЛ даже самые язвительные и «матерные» пассажи, как правило, содержат проницательные наблюдения и справедливые микроанализы. Во-первых, Кривулин, по утверждению Кузьминского, «традиционен и архаичен» в своей поэтике, а во-вторых, причастен к «акмеистской» линии русской поэзии: «...кривулинская “нео-нео-акмеистская” школа тяготела к предметной, метафизической живописи» [Там же: 182]. Тут встает вопрос, как именно сочетаются архаизм и акмеизм. Кузьминский отмечает, что многие стихотворения Кривулина вдохновлялись натюрмортами М. М. Шемякина (свое понимание термина «архаизм» он в данном случае не разъясняет). Постакмеистская экфрастичность поэзии Кривулина будет играть важную роль и в настоящей статье: тот образ поэта, который мы постараемся представить, хотя и несоизмерим с мемуарной справкой Кузьминского, тем не менее от нее отталкивается. Затронутая Кузьминским проблема «традиционности» и «архаичности» будет поставлена геопоэтически; своего рода «архаический акмеизм», т. е. поздняя, «роющаяся в земле» поэзия О. Э. Мандельштама, становится для Кривулина чуть ли не более важной точкой отсчета, чем, собственно, условный Серебряный век. Переходя к изображению «почвы» Ленинграда и соприкосновениям с ней в поэзии Кривулина, обратимся к одной иллюстрации, репродуцированной в антологии Кузьминского. Речь идет о рисунке художника А. П. Белкина к подборке Кривулина в упомянутом ранее «сборнике 12-ти» [Илл. 1]. Рисунок адресует 2 Кузьминский называет личный мотив для неприязни: «...с 70-го года по 74-й с Кривулиным я не виделся, поскольку он пустил слух, что я стукач. А бить Кривулина, по причине полиомиелита, было никак не можно» [АГЛ 4Б: 182]. Примечательно, что большинство текстов подборки относится именно к этому периоду. Владимир Орлов (Москва) Литературный альманах «Майя»: азиатская ветвь Альманах «Майя» известен в основном потому, что в Антологии У Голубой Лагуны К. К. Кузьминского был републикован его первый номер. Антология эта и сама вышла не столь уж большим тиражом, но в любом случае это не сравнить с теми шестью, максимум двенадцатью экземплярами, которые имели оригинальные выпуски «Майи» 1 . Естественно, «Майя» № 1 достаточно легко доступна для изучения. «Майя» № 2 и № 3 в настоящее время ненаходимы. «Майя» № 4 имеется в архиве Международного Мемориала в Москве; № 5 — в Мемориале петербуржском. Шестой номер, выпущенный Мирославом Андреевым в 1993 году, был обнаружен автором этой статьи в Bibliothèque de Documentation Internationale Contemporaine в городе Нантерр, Франция. Он прежде всего и станет предметом рассмотрения, хотя при необходимости будут задействованы и материалы из других номеров, да и историческая справка об альманахе, подготовленная Андреевым, хотя и опубликована в шестом номере, затрагивает всю историю «Майи». Отметим, что краткая историческая справка об альманахе была дана Андреевым в журнале «Новое литературное обозрение» (1998. № 6), однако материал изложен довольно сухо и без подробностей — по сравнению с публикующимся далее. 1 См. статью М. Андреева «“Майя” за 10 лет» в пятом номере альманаха: «Да и что это за выплески тиражом в 6 экземпляров машинописи “с бритвочкой в руке”?! Один первый, кажется, достигал 12-ти...» Впрочем, как раз пятый номер, судя по внешнему виду, был растиражирован с помощью ксерокопирования в большем количестве. Л и те ра т ур н ы й а л ь м а н а х «М ай я » : ази атс к ая ветвь 505 Сам Андреев выделяет три потока, влившиеся в альманах: псковский, петербургский и азиатский (фрунзенский). Мы бы добавили еще южный (кишиневский) в лице Е. А. Хорвата, Нау2 Каплана и А. А. Фрадиса . Материалы этих авторов попали к редакторам «Майи», вероятно, через поэтов О. А. Охапкина или А. Ф. Ожиганова и, скорее всего, представляют собой подборки стихов для так и не вышедшего самиздатского сборника «Се3 готовившегося в Петрозаводске . Впрочем, эта версия еще нуждается в уточнении. В настоящей статье мы уделим основное внимание авторам азиатского потока, поскольку сведения о них крайне скудны, а имеющиеся зачастую сильно искажены и недостоверны: Игорю Романовичу Бухбиндеру (1911–1983), Василию Бетехтину 4 (1951–1987) и Ю. В. Богомольцу . Структура подачи материала проста: вначале приводится (с небольшими сокращениями) текст Андреева, опубликованный в шестом номере альманаха, затем он комментируется автором данной статьи. 1. История издания ОТ РЕДАКЦИИ Альманах «Майя» созидался по замысловатому узору пути (не поскромничаю) моего возвращения со второй родины на первую, из Азии в Россию (Фрунзе (Бишкек) — Псков — Петербург). Поступив в 1976 г. на филологический фак<ультет> Кирг<изского> гос<ударственного> университета, я познакомился с участниками местных лит. объединений 2 А также в некотором смысле Ожиганова, который в то время уже жил в Ленинграде (а затем в Куйбышеве), но был хорошо знаком со всеми перечисленными по Кишиневу. 3 См. об истории невыхода этого сборника статьи А. Ю. Шилкова «О Жене Хорвате и о себе, любимом» [Хорват 2005: 413–416] и Кати Капович «Три зимы под копирку» [Там же: 417–444]. 4 Александра Соколова-Нестерова и Мирослава Андреева мы рассматриваем как «псковскую ветвь», хотя стихи они начали писать еще во Фрунзе. Иван Ахметьев (Москва) К. К. Кузьминский и Москва. Предварительные выкладки Основаны на анализе опубликованного ККК списка «Поэты, не числящиеся в справочнике СП на 1988 год» и фрагментов писем на эту тему (публикуются впервые). I Антология У Голубой Лагуны остается наиболее объемным сводом информации о неофициальной поэзии последних десятилетий советской власти. Насколько адекватно там представлено это явление? Во всяком случае, ленинградская неофициальная поэзия — да, в основном. По факту, АГЛ и посвящена преимущественно неофициальной поэзии Ленинграда (и ее взаимоотношениям с официальной). Четыре из девяти вышедших томов (2Б, 4А, 4Б, 5А) посвящены Ленинграду целиком. Еще два — 2А (исключения: Мнацаканова, Бокштейн) и 5Б (исключения: Ры Никонова и Сергей Сигей) — ему же почти целиком. 1 Два тома (3А и 3Б) занимают в основном «провинциалы» , в том числе из тех «провинций» СССР, которые отделились в 1991 году. Первый том, вступительный и самый важный, — примерно наполовину посвящен Москве. Некоторые вкрапления московских авторов есть и в других томах. Отдельного московского тома в АГЛ, как известно, нет. Попробуем разобраться в истории этой как бы невстречи. 1 Здесь и далее используется это обозначение К. К. Кузьминского (далее — ККК) для поэтов за пределами Москвы и Ленинграда. К. К . К уз ь м и н ски й и М оскв а . П р ед вар и тел ь н ы е вы к л ад к и 537 Материалом будут вышедшие тома АГЛ и различные тексты ККК, написанные после 1986 года. Надо сказать, что у составителя АГЛ была интенция показать современную русскую поэзию <...> как неотъемную часть <...> всей неоффициальной культуры <...> в этой книге не просто джентльменский набор из <...> имен <...> известных, но и имена известные <...> окажутся в системе их взаимосвязи, а таковая — представит картину в целом. Даны, помимо поэтов, также и отдельные художники, связанные с идеей книги... [АГЛ 2А: 9]. Можно сказать, что по Ленинграду у ККК эта картина действительно сложилась во многом благодаря тому, что он сам был инсайдером, активным участником ленинградской неофициальной культурной жизни: «Из Ленинграда мною вывезена, практически, вся поэтическая продукция за последние 25 лет. Кое-что (не более 10 %) я нашел здесь» [АГЛ 3А: 11]. Но вот насчет Москвы — это далеко не так. Вспомним хронологию выхода томов: АГЛ 1 — 1980 АГЛ 2А — 1983 АГЛ 4А — 1983 АГЛ 4Б — 1983 2 АГЛ 2Б — 1986 АГЛ 3А — 1986 3 АГЛ 3Б — 1986 АГЛ 5А — 1986 АГЛ 5Б — 1986 4 2 «макет был сдан в 80-м году, вышел — из-за капризов-склок поэта Бобышева — в 1986-м» [Кузьминский 2013]. 3 «Пока я набирал и собирал вышепомянутый материал — том разбух вдвое (если не втрое) и поделился дихотомически на два: север и юг (условно, тома — “харьковский” и “киевский”), а материалы продолжают откуда-то прибывать» [АГЛ 3А: 11]. 4 В конце оглавления дата конца работы: «6.24 РМ / 14 мая 1986 / Некрасовка / ПОДВАЛъ» [АГЛ 5Б: 7]. Именной указатель 1 На берегах Голубой Лагуны А. Ник (наст. имя АксельАлексеев Г. И. 74, 142, 189, 338, род Н. И.) 543 460, 541 Абалакова Н. Б. 558 Алексеев Ю. В. 313, 397, 420, 541 Авалиани Д. Е. 552 Алексеева Л. А. 362 Аверченко А. Т. 173 Алешковский Юз (наст. имя Агурский М. С. 57, 84, 93, 116, Алешковский И. Е.) 109, 548, 125, 132 552–553, 558 Адамович Г. В. 341, 355, 406 Аллой В. Е. 266 Азадовский К. М. 541 Аловерт Н. Н. 252 Айги Г. Н. 231, 361, 404, 413, 496, Алон Александр (наст. имя 538, 548, 552–553, 555 Дубовой А. Ю.) 548, 553, 558 Айзенберг М. Н. 552 Алтунин С. Е. 297 Айхенвальд Ю. А. 552 Альтшулер А. Б. 353, 442, Акимов Н. М. 240 452–454, 466, 541 Аксельруд Л. М. 513 Андреев Д. Л. 390, 398–401, Аксенов В. П. 236, 256, 262 403, 424 Алейников В. Д. 53, 108, 413, Андреев М. 504–505, 509–510, 538–539, 548, 551, 553, 558 515, 518, 520, 524, 547 1 В указатель включены имена и псевдонимы реальных лиц, упомянутых в наст. изд. Авторы исследований, входящих в библиографические списки в конце статей, и упоминаемые в них лица в указатель не включены, за исключением тех случаев, когда цитаты и отсылки комментируются. Не включены также литературные персонажи, вымышленные лица или упоминания имен в составе названий организаций, топонимов, литературных произведений и т. п. В случае упоминаний как настоящих имен, так и псевдонимов в указатель включаются обе формы; в остальных случаях мы ограничиваемся указанием в скобках. Псевдонимы приводятся полностью, как и имена однофамильцев с совпадающими инициалами. Имя К. К. Кузьминского в указатель не включено. В ряде случаев полные инициалы и точные имена отдельных лиц установить не удалось. И мен н о й у к азател ь 563 Андреева (Ровнер) В. А. 97–98, Бабицкий К. И. 179 100, 118–121, 136, 142, 161, 171, Багратион-Мухранский Т. К. 37, 174, 454 69, 186 Андреева А. А. 399 Багрицкий Э. Г. 410 Андреева Г. П. 551 Баева Т. А. 179 Андропов Ю. В. 232, 517, 548, Баженов В. И. 69, 113, 168, 172 553, 558 Байрон Д. 168, 322, 419, 421–425 Анненков Ю. П. 519 Байтов (Гоманьков) Н. В. 552 Анненский И. Ф. 288, 490, 494 Балиев Н. Ф. 94 Антокольский П. Г. 170 Бар-Ор Р. С. 541 Антонович А. С. 548, 552–553, 558 Барский В. И. 356, 546 Анчаров М. Л. 313, 551 Барышников М. Н. 94, 113 Аполлинер Г. 62, 139, 361 Басилова Е. Н. (Алена) 551 Арабов Ю. Н. 551 Басина С. 514, 518, 524 Арефьев А. Д. 42, 44, 52, 82, 118 Батшев В. С. 548, 551, 553, 558 Аристов В. В. 551 Батюшков К. Н. 141 Аронзон Л. Л. 17, 26, 74–75, 111, Бахтерев И. В. 235, 267, 273, 302, 119, 124, 142, 162, 165, 172, 189, 353, 416, 541 201, 202, 353, 434–444, 447–448, Бахтин М. М. 188, 446–447 450–456, 461, 463–465, 480, Бахчанян (Савинова) И. 68 498, 541 Бахчанян В. А. 67–70, 74, 76, Аронов А. Я. 52, 548, 551 82–83, 98, 108, 131, 171, 251, Аронсон М. И. 141 260, 331–332, 354, 538–539, 548, Артем Веселый (наст. имя 552–553, 556, 558 Кочкуров Н. И.) 172 Бачурин Е. В. 548, 551, 553, 558 Арьев А. Ю. 392 Беззубов Г. П. 546 Асадов Э. А. 33, 62 Безменов Б. Б. 311, 313, 338, 541 Асеев Н. Н. 112 Бейн И. З. 306, 309, 312, 319, Афанасьева З. М. 397 328, 546 Афонин И. (псевд. Иван Обла- Беккет С. 33–34, 63 сов) 548, 552 Белинков А. В. 67 Ахматова А. А. 25, 63, 99, 164, Белкин А. П. 468 167, 169, 193, 235–236, 240, 252, Бёлль Г. 83–84, 87, 106, 136, 138, 256, 260–261, 286, 308, 321–322, 159, 169 324, 329–330, 337, 361–362, Белоусов Р. В. 172, 353, 456, 364–365, 390, 402, 406–407, 410, 464, 543 420–421, 424, 445, 450–452, Белый Андрей (наст. имя 462–463, 472, 476, 482, 486–487 Бугаев Б. Н.) 168, 176, 220, 300 Ахметьев И. А. 17, 201, 548, 551 Бен Г. Е. 420, 424